Самое яркое всегда коротко. Вспыхнуть и сгореть до тла. Тщетно пытаться разжечь пламя на углях.

Самое теплое место — в твоих руках, в твоей голове. Под одним одеялом, в одной кровати, среди зимнего тропического ливня.

Капли отчаянно барабанят в стекло над нашими головами. Полусвет-полутень вальяжно прогуливается по комнате, не находя места, где лучше остановиться. Холодный воздух завис едва волнующейся смесью лаймового сока с молоком на всем объеме окружающего нас пространства; и лишь к нам ему никак не подобраться — у нас целых два одеяла.
Твое тело вторит моему, а мое — твоему, в нестерпимом желании сделаться идентичными. Стать не репликой, но вторым оригиналом, когда нет разницы, второй или первый ты. Твое тихое дыхание — брызги молочного лайма на моем левом плече. Ночь — бледно черная, едва живая стена, отделяющая единение от ароматов кофе с молоком и сигарет под шум тропической мрачности. Зимние дожди не делают мир бесцветным, но лишь понижают яркость изображения в зрачках человечества. Прозрачность, безвкусное прохладное желе, приправленное песком и еле уловимой зеленью пальмовых листьев, так не кстати загрустивших под тяжестью воды и ветра. 
Мои глаза горят. В них отражается наш маленький анклав, неприметный, отделенный лишь решеткой на окнах от окружающего потопа. Внутреннее едва отличимо от внешнего, взаимопроникающее общение.
Твои руки сочатся теплом, в начале лишь немного, но затем все увереннее разливая плотную пену вокруг, окутывающую и поглощающую любое сопротивление, пресекающую любые попытки к трезвому мышлению. Она хоронит меня под своей невыносимой легкостью, усыпляет.
А я бы и счастлива никогда не просыпаться.

Безнадежно пытаюсь вырвать себя из лап своей иллюзорной зимы, безвозвратно рухнувшей под натиском километров.
Но из этой битвы мне не выйти живой..